Живая память

В.А. Малышев

 

После окончания мехмата в 1961 году я попал в знаменитый Марфинский ящик, описанный А. Солженицыным в романе ``В круге первом``. Там я и услышал впервые о Р. Л. Добрушине. Микроистория этой замкнутой системы имела множество легенд, в том числе и легенду о Роланде. О нем говорили как о молодом таланте, рекомендованном А.Н. Колмогоровым в качестве консультанта в данную фирму. В то время алгебраическую теорию кодирования представлял в этом институте Р. Варшамов. Он-то и рекомендовал мне показать Добрушину кустарно решенную мной простую вероятностную задачу из теории рекуррентных кодов. Словил я его на мехмате, и через несколько дней он вернул мне рукопись, сказав дипломатично, что ему это скорее не понравилось, чем понравилось. Эта область не очень меня интересовала, и я забыл благополучно об этом результате. Впоследствии я соотнес этот эпизод с двумя качествами Роланда. Он любил прямо говорить свое мнение, стараясь однако никого не оскорбить, и всегда предпочитал фундаментальность любой кустарщине.

В середине семидесятых я посещал семинар Добрушина-Минлоса-Синая по математической статистической физике. Я был в то время, наверное, единственным у нас разобравшим в деталях считавшиеся тогда трансцендентными работы Глимма-Джаффе по квантовой теории поля и один из руководителей предложил мне организовать второй семинар. Я не склонен был к такому повороту дел. Помогло то, что та же публика пришла на второй семинар и два семинара почти немедленно слились в один. Роланд был центральной фигурой на этом семинаре, определявшей его лицо. Его влияние на стиль семинара было огромным. Он добивался хорошего вероятностного понимания существа проблемы, не удовлетворяясь ни интуитивным физическим объяснением, ни формальной выкладкой. Чем, между прочим, предотвращал неминуемое сползание семинара в физику или алгебру. Роланд был самым внимательным, требовательным и активным слушателем, но если доклад его по какой-то причине не устраивал, он полностью от него отключался.

Я знаю много примеров его активной поддержки молодых способных математиков. В этом проявлялась как его человеческая доброта, широта характера и научная честность, так и стремление противостоять атмосфере затхлости и властной нетерпимости в администрировании науки. Он никогда не был избран в Академию Наук, и был в принципиальной оппозиции существующему вероятностному начальству. Однако, эта оппозиция была мягкой как по форме, так и по существу. Она не отрицала стандартную науку, но была центром альтернативной теории вероятностей. Показательна также его научная честность и открытые высказывания на Западе, направленные против рекламы слабых или неверных результатов в последние годы. Были известны (и он сам сетовал на них) негативные для него последствия этого.

Сильные личности по своей сущности либо борцы за власть, либо борцы за идею. Роланд безусловно относился к последним. Не имея никакой склонности к власти, никогда не насилуя личность, он был тем не менее прекрасным руководителем собранного им большого коллектива.

Научные результаты Роланда слишком хорошо известны, поэтому нет смысла говорить о них коротко. В то же время его редким свойством было то, что с ним можно было легко, без бумаги и карандаша, разговаривать о математике, о формализации приложений, о постановках задач, методах, стилях. Математика сейчас сильно страдает от отсутствия этого свойства у подавляющего большинства математиков, от их чрезмерной направленности на конкретный результат или даже только на написание статей.

В компании, на конференциях Роланд заполнял чем-то своим физическое и психологическое пространство, вытесняя собой суетность современного мира, вещизм, моду. Даже зимним конференциям и школам в горах присутствие Роланда придавало особый шарм, отрицающий стандартные идеалы горнолыжников-любителей.

Последний раз я видел Роланда за два месяца до его смерти, на конференции в Голландии. Ни возраст ни болезнь никогда не отражались на его вечно молодом отношении к жизни. Он знал серьезность своего положения, но не показывал этого. Больше уединялся в своей комнате, больше отдыхал, но сохранял бодрость духа и интерес к самым разнообразным вещам.

Его математические результаты кристаллизованы в общей структуре математики, а память о человеке живет и развивается.