О Роланде Львовиче Добрушине

В.М. Тихомиров

 

Сороковые годы не отнесешь ко времени расцвета мех-мата, и тому были разные причины. Прежде всего – война. И послевоенное лихолетье: железный занавес, космополитизм, всеобщая подозрительность, лысенковщина... И университет переживал тогда нелегкие времена. Но пятидесятые-шестидесятые годы с полным правом можно отнести к тому периоду, который был назван (в шестом томе Истории математики, издаваемой Американским математическим обществом) Golden Years of Moscow Mathematics – Золотыми годами московской математики.

Одной из самых ярких фигур в тот золотой период был Роланд Львович Добрушин.

Между нами разница в пять лет. Для меня этот срок оказался границей для той степени дружественности, при которой переходишь на "ты". С людьми более старшими, этого не произошло ни с кем, а с Роландом Львовичем это случилось, мы перешли на "ты", и я стал иногда звать его Юликом – так, как обращались к нему все его приятели. Но чаще все-таки – Роландом. Но при всем том с самого начала и до конца я воспринимал его, как старшего. Это установилось с первого знакомства.

Бывают люди, к которым духовная зрелость приходит очень рано, к иным – с задержкой, а к некоторым она вообще так и не приходит. Роланд Львович принадлежал к первой категории людей. Начальные впечатления всегда очень значимы, но они часто застревают на уровне подсознания и только спустя большое время их удается выразить словами. Несколько вещей поразили меня после первых встреч с Роландом Львовичем и прежде всего (слова подыскались не сразу) – его глубина и серьезность . Тогда, в 1954 году, когда я говорил с ним впервые, Юлик был худым юношей со взъерошенными, густыми волосами и глазами необыкновенной выразительности. И очень доброй смущенной улыбкой. Потом многое изменилось и в его облике и в манере его поведения. Он утратил былое изящество, нередко казался беззаботным, но в важные моменты всегда обретал присущую ему сосредоточенную серьезость и мудрость.

Добрушин очень хорошо понимал людей и обладал замечательным вкусом на них. Вокруг него собирались люди с несомненными человеческими достоинствами, прежде всего в отношении высокой порядочности. Это позволило ему собрать выдающуюся лабораторию в Институте проблем передачи информации и "эффективно руководить, не вникая в мелочах в суть дела" (как выразился Г. А. Маргулис).

Человеческая глубина его выражалась не только в мудрости его суждений и советов, но и в широте его интересов и знаний.

Как-то раз в походе 1963 года по Средней Азии речь зашла о географическом месте, в котором мы находились в тот момент. Меня поразило (и до сих пор поражает) то, что я услышал ночью у костра. Юлик сказал: "Сегодня мы перешли из Наманганской в Андижанскую область." Добрушин не был начальником похода, никаких карт он не смотрел, да на туристских картах и не бывает такой информации. Я понял тогда, что в каждое мгновение он – в буквальном смысле этого слова – ощущал "свое место на нашей планете". Географические познания его были удивительно обширны. Однажды, иллюстрируя мысль, что человек никого не должен винить в своем невежестве, он сказал: "Если тебе неведомо название столицы Франции, не вини в этом свою учительницу географии."

Вспоминаю и такой эпизод. После 1973 года (когда в Цахкадзоре в Армении состоялась конференция, приуроченная к семидесятилетию А.Н. Колмогорова), Леонид Александрович Бассалыго стал организовывать научные школы по теории информации в горах – на Кавказе, на Урале и в Карпатах (чтобы можно было совмещать науку с лыжным катанием). Если среди участников школы бывал Андрей Анатольевич Зализняк – вне всякого сомнения лучший лектор среди тех, кого мне доводилось когда-либо слушать. Обычно устраивались его лекции на школе – о проблемах языкознания. Эти лекции навсегда сохранились в моей памяти, как нечто неслыханное. И вот на одной из таких лекций Андрей Анатольевич мимоходом затронул тему происхождения названий русских деревень. Он обмолвился, что эти названия, в основном, связаны с именами людей. Были приведены примеры (скажем, Константиново, Захарово, Михайловское ...) Все это выглядело убедительным, и ни у кого не возникло сомнений. Кроме Добрушина. После лекции он сказал, что названия подмосковных деревень, вошедших в наименование районов Москвы или деревень ближайшего ее окружения, не подтверждают мнения, высказанного докладчиком. "Но сколько же ты можешь назвать таких деревень?" – спросил кто-то, не скрывая иронии. Ответ поразил всех:"Думаю, порядка шестидесяти...". "ШЕСТИДЕСЯТИ ??" У всех глаза полезли на лоб, цифра показалась совершенно неправдоподобной. Ну, Черемушки, ну Домодедово, ну, что же там еще? Шестьдесят? Невероятно! Разгорелся спор. И тогда Юлик взял карандаш и обрывок бумаги и стал писать. И через полчаса выиграл спор, не исчерпав своих возможностей.

Во многом Добрушин напоминал образ типичного математика, то есть человека не от мира сего. Высшим проявлением такого образа был Дмитрий Евгеньевич Меньшов. Роланд, конечно, такого величия не достиг, но (особенно для поверхностного взгляда) легко мог быть отнесен к подобному кругу людей. Он выглядел рассеянным (однажды он прошел сквозь стеклянную стену, разбил ее, сильно поранился). Невозможно было предположить, что он что-то умеет делать руками. Он не придавал значения одежде, и был очень небрежен в ней. Но вместе с тем, он был необыкновенно хорошо осведомлен о том, что окружало его, о политической обстановке в мире, об экономическом положении в стране, о мех-мате. Он очень проницательно судил о людях, умел оказывать им помощь и многого добивался в организационной сфере.

Ему была свойственна поразительная добросовестность в работе. Как-то раз Роланд попросил меня прочитать за него лекцию обязательного курса по теории вероятностей. Об этом мы все постоянно друг друга просили. И обычно это делалось мимоходом, как правило по телефону. Юлик договорился о встрече и передал мне тетрадь конспекта своего курса. Я был потрясен: в принесенной мне тетради было написано все – от первого до последнего слова. В принципе совершенно несведующий человек мог бы просто читать вслух по этой тетради, и достиг бы требуемой цели. Такого я не видел никогда ни у кого, и даже не представлял себе, что такое возможно. Многие читают просто экспромтом, у большинства имеются краткие записки, но такое я видел в первый и в последний раз в жизни.

Еще об одном замечательном свойстве личности Роланда Львовича Добрушина я должен сказать, хотя, конечно, мимо него не пройдет ни один пишущий о нем. Я приведу слова Арнольда, сказанные им о другом необычайном человеке нашего поколения – Владимире Михайловиче Алексееве, но с полным правом их можно отнести и к Добрушину: "Он умел мужественно отстаивать свое мнение и не останавливаться перед неприятностями, которые навлекало на него его гражданское мужество."

Роланд Львович поступил на мех-мат сразу после войны, в 1947 году. Тяготы тридцатых годов, войны и послевоенного периода не обошли его. Об этом подробно написано здесь другими. Но студенческие годы были озарены светлыми лучами. Дружбой, участием в замечательном семинаре Евгения Борисовича Дынкина, началом работы под руководством Андрея Николаевича Колмогорова. В 1952 году Добрушин закончил Университет и был рекомендован в аспирантуру.

... В 1951 году вышла небольшая брошюра Андрея Николаевича Колмогорова, которая называлась "О профессии математика". Она оказала на многих, в частности, на меня, очень большое воздействие. Андрей Николаевич был романтиком и оптимистом, и нередко говорил и писал, опираясь не на суровую реальность, а как бы переносясь "через хребты веков" к отдаленному прекрасному будущему, в которое он верил. В его брошюре есть такие слова: "На устных экзаменах задача экзаменатора в советских вузах [...] не в том, чтобы срезать незадачливого поступающего, а в том, чтобы тщательно взвесить, учитывая все обстоятельства экзаменационной обстановки, перспективы его дальнейшей работы по избранной им специальности". Несомненно, что ту же цель преследовал Андрей Николаевич Колмогоров при решении вопроса об аспирантуре кончающего мех-мат. Но увы, такие благие пожелания не всегда осуществлялись в те времена. Оставить Добрушина (по мнению большинства его товарищей – лучшего на их курсе) в аспирантуре удалось Колмогорову ценой огромных усилий. Ему было сказано при этом, что это делается в порядке "исключительного исключения". И когда в следующем году встал вопрос об аспирантуре Алика Юшкевича, и его отец – Адольф Павлович Юшкевич спросил Колмогорова о реальности аспирантуры для своего сына, Андрей Николаевич сказал, что он не сможет ничем помочь потому, что он на Добрушине исчерпал лимит своих возможностей.

Аспирантура сложилась для Роланда Львовича очень удачно. С невиданным триумфом прошла "тройная " защита учеников Андрея Николаевича (Добрушина, Медведева и Успенского). Колмогоров на этой защите оценивал вклад Добрушина, как выдающийся. Затем был короткий этап, связанный с теорией информацией, завершившийся докторской диссертацией.

А в конце пятидесятых годов произошло постепенное изменение ориентиров. Традиционные мех-матские направления – теория функций, общая топология, классическая теория вероятностей, общая алгебра – стали смещаться в сторону алгебраической геометрии (школа И. Р. Шафаревича), групп Ли, теории представлений (и многих других актуальных вопросов того времени, разбиравшихся на семинаре И. М. Гельфанда), теории информации и динамических систем, развивавшихся под воздействием Андрея Николаевича Колмогорова. И постепенно с разных сторон шло сближение с направлениями, навеянными математическими проблемами естествознания. Здесь наше поколение в шестидесятые годы постепенно становилось на свою стезю, не побуждаемое к тому своими учителями (за исключением, конечно, Гельфанда, который всегда оставался на гребне волны и чувствовал пульс современной науки). На смену отвлеченной математике пришли исследования, связанные с классической механикой, теорией элементарных частиц, статистической физикой... Событиями мирового значения стали мех-матские семинары и творческий вклад в эти новые направления В. И. Арнольда, В. М. Алексеева, Д. В. Аносова, Ф. А. Березина, Ю. И. Манина, В. П. Маслова, Р. А. Минлоса, С. П. Новикова, Я. Г. Синая и других. В этом ряду очень значительное место заняло творчество Роланда Львовича Добрушина.